Отрывок из путевых записок Ильи Семеновича Левитова "От Москвы до Томска", журнал "Руская мысль", 1883 г., кн. 7
Выехав 22 августа 1882 года из Москвы, я 23 числа начал уже отыскивать себе в Нижнем Новгороде пароход, отправляющийся в Пермь. На станции железной дороги в Нижнем все пароходовладельцы имеют отделения своих контор, где продаются билеты по разным направлениям Волги и Камы; купив билет на пристани, вы пользуетесь правом бесплатного провоза багажа. Взять билет на железной дороге было бы рискованно, так как мне хотелось побывать на ярмарке, чтоб увидеть ту кипучую деятельность и жизнь, которыми так славится Макарьевская. Приятно странствовать в среде, которая тебя не знает и не замечает, видеть эту разнокалиберную толпу людей всех наций и поколений, вечно ищущих счастья.
Пароходы отходят в Пермь почти ежедневно, компаний пароходовладельцев несколько, из них однако товарищество пароходства Курбатова и Игнатовых считается по Волге – по баснословной дешевизне и образцовым порядкам – одним из солиднейших.
Главная побудительная причина, заставившая меня выбрать один из пароходов этого товарищества, заключалась в том, что пароходы эти везут на буксире баржу с арестантами. Интерес к этому товариществу еще более увеличился, когда я узнал, что на пароходе едут переселенцы, с которыми я давно хотел познакомиться; а так как поездка моя не была срочная, я и предпочел товарищество Курбатова и Игнатовых всем остальным. Плата за провоз от Нижнего до Перми (расстояние 1404 вер.) в 1-м классе – 8 руб., во 2-м – 6 руб., в 3-м – 2 руб. 60 коп. Единственный недостаток этого буксирно-пассажирского пароходства заключается в медленности хода против пароходов других товариществ. Поездка длится 5 суток и 15 часов, между тем как пассажирские пароходы Любимова, Каменских и других делают это расстояние в 4 суток с небольшим.
25 августа, вечером, я уже сидел с некоторыми пассажирами, с которыми я успел познакомиться в Нижнем, на набережной широкой Волги, дожидаясь парохода, который отходит всегда в 2 часа ночи; такой поздний час отхода, странный с первого взгляда, вызван исключительно местными условиями. Отчаливание парохода днем вызывает всегда у других пароходовладельцев соревнование: желая доказать превосходство своих машин, они начинают обгонять друг друга, окончательным результатом чего являлась, в особенности при первом появлении пароходства на Волге, масса несчастий.
Вот эти печальные последствия заставили основателя этого товарищества Колчина отпускать свои пароходы в такой час, когда все могучие, но утомленные силы волжского народа спят непробудным сном.
Красно-огненное солнце, при безоблачном небе, уже садилось. На пристани в это время шла самая кипучая деятельность: один тащил тюки, другой брал билеты, третий спешил захватить лучшее местечко в каюте и т.д. Нам осталось до отхода парохода еще много времени, чтобы напиться чаю, закусить и поболтать в компании, так как нигде легче не составляется последняя, как на пароходе, где всякий чрезвычайно легко и быстро знакомится.
– Неужели вы в Сибирь? – сказала Александра Александровна, молодая, чрезвычайно грациозная женщина, одетая в красную мантию, похожую на греческую тогу. Её как видно удивляли моя беззаботность и веселое настроение духа; она как-то смотрела на меня с сожалением, боясь, конечно, это высказать.
– Чего ж страшного в этом путешествии? – удивленно спросил Василий Иванович, муж этой грациозной и молоденькой женщины.
Боязнь и трепет перед Сибирью, которые многие питают к ней, лишены, как мы увидим впоследствии, смысла. Это объясняется только абсолютным незнанием Сибири и теми ложными сведениями, которые вкоренены у нас с детства.
Наговорившись досыта, все разбрелись по разным углам парохода под названием «Фабрикант». С трудом удалось пробраться в каюту, так как палуба была вся усеяна спящими друг возле друга пассажирами.
26-го числа с восходом солнца большая часть пассажиров была уже на ногах. Все стали осматривать друг друга, не выглянет ли откуда знакомое лицо. Большая часть пассажиров 2-го класса состояла из купцов, возвращавшихся после ярмарки домой. Между ними ярко выделялась одна личность, в которой по старческому выражению лица и тембру голоса легко было узнать скопца. Долго помолившись на икону, он поздоровался со всеми, заговорив при этом каким-то детским, не-свойственным этому возрасту голосом. Кроме него выделялся купец С. из Елабуги, ехавший с товаром обратно домой.
Я вышел на палубу. На мостике капитан зорко следил за ходом парохода, так как Волга в этом месте, начиная от Нижнего до впадения в нее Камы, имеет наибольшее число перекатов. Мы приблизились к перекату Нижний Телячий брод, который в настоящее время по искривлению фарватера имеет трудный ход, а воды 8 четвертей. Пароход медленно стал приближаться к нему. Матрос, стоя на носу, стал выкрикивать протяжным тоном глубину воды по опускаемому шесту, и через несколько минут мы благополучно прошли его.
Палуба 1 и 2 класса, находящаяся на некотором возвышении, начала наполняться пассажирами, желавшими подышать свежим воздухом и полюбоваться оживленными берегами Волги. Пассажиры пока незнакомы, но впереди еще 5 суток езды. На расстоянии каких-нибудь 30 саж. от парохода видна была баржа на буксире, наполненная 500 арестантами.
Между палубными пассажирами 3 класса, большая часть которых принадлежала к крестьянам, занимающимися отхожими промыслами, было 17 переселенцев из Рязанской губернии Скопинского уезда, деревни Делихова, ехавших в Бийск, Томской губернии. Первая мысль о переселении зародилась у переселенцев по следующему поводу. Несколько лет тому назад отправился в Сибирь их односельчанин для разведок; но вместо того, чтобы вернуться, он выбрал место в 70 верстах от Бийска, построил зимою хижину, обзавелся скотиной, хлебом и зажил, как говорится, припеваючи. Он не преминул известить земляков о своем житье-бытье и в самых ярких красках обрисовал приволье мест, где урожай бывает всегда сам 10, а с десятины платится в казну всего 50 коп. Письмо сильно подействовало на крестьян, и прошлой весной партия в 30 человек отправилась туда, распродав все, что было налицо. Надел земли уехавших переселенцев состоял из 1½ десят., а нанять землю можно было за 25 верст от села за 20 руб. с десятины.
– Бывало, – добавил Полухин, самый старший из переселенцев, – заплатишь подати, аренду за землю, и у тебя остается только одна солома – ни денег, ни хлеба.
В разговор вмешались пассажиры, ехавшие обратно в Пермь и Тюмень и встретившие очень много переселенцев по пути. Они уверяли, что почти половина переселенцев возвращаются назад нищими; сибиряки же, бывшие на пароходе, уверяли, что возвращаются только лентяи, не любящие трудиться и в родном селе, что человек мало-мальски трудолюбивый всегда найдет в Сибири верный кусок хлеба. Слова эти немного утешили переселенцев. Разговор зашел потом о сибирском мясе, которое, по словам некоторых, продается по 40 копеек за пуд и составляет необходимую ежедневную пищу всякого крестьянина.
– Что касается нас, – добавил Полухин, – то дай Бог, чтобы нам удавалось отведать его хоть раз в год, и то если найдутся добрые люди, которые дадут разговеться.
– А что побудило тебя ехать в Сибирь в такую позднюю пору? –обратился я к Полухину с вопросом.
– А это значит, что в нашей волости, сказывали нам, получился уже указ, что царь желает распустить свою чернь, – уж очень тесно стало ей. Если бы дожидались до объявления указа, то начальство бы нам указало место, а теперь мы сами выберем себе любое, вот почему мы и поспешили.
«Фабрикант» подвигался все дальше и дальше, минуя массу однообразных сел, разбросанных в беспорядке то там, то сям на берегах этой реки.
Вот показались бакены Безводнинского переката, на котором какой-то пароход стоял на мели. Здесь должен стоять пестрый бакан, который показывал бы, что тут два хода, а между тем его нет. За этим должен следить или начальник дистанции, или инспектор судоходства. Пускают сюда пароходы, не обращая никакого внимания, на какой осадке идет судно – мельче ли того, насколько находится воды на перекате, или глубже; и вот почему пароходы и суда, проходя перекат, становятся на мель, чем портят самый фарватер и задерживают ход других судов, которые могли бы свободно проходить, судя по своей осадке. От этого замедления страдают интересы владельцев судов, теряющих в таких простойках дорогое время.
Незавидна участь пассажиров, перед глазами которых прошел «Фабрикант» совершенно благополучно.
Затем пошли перекаты: Кадницкий, Керженский, Просецкий, Верх-Осельский и Фокинский.
В полдень стали мы приближаться к Василь-Сурску. Баржа стала параллельно пароходу и тогда возможно было чрез решетчатую ограду разглядеть арестантов, появившихся на палубе. Видно было вдоль всей железной решетки, закрытой с обеих сторон подъемными полотняными занавесками, окрашенными масляной краской в бурый цвет для защиты от холодных ветров и бокового дождя, множества детей всякого возраста, толпившихся у решетки. Масса пассажиров окружила у пристани сходню, с любопытством оглядывая арестантов; у многих было видно неподдельное сожаление, а у иных и слезы. Одни подавали им подаяние звонкой монетой, другие пропихивали им яблоки чрез большие решетчатые отверстия железной ограды. Некоторых ссыльных ссадили в Василь-Сурске, а новых под конвоем привели на баржу.
Вот появился солдат с небольшой корзиной, покрытой рогожкою.
– Что это? – крикнул конвойный офицер.
– Раки, – ответил солдат.
– Отнеси их политическим ссыльным.
Солдат, отнесший их, прошмыгнул по палубе и скрылся в совершенно закрытой от глаз пассажиров каюте.
Желая узнать причину ссылки некоторых арестантов, находившихся на палубе, я обратился об этом с просьбой к дежурному офицеру.
– У меня есть один замечательный субъект, которого я вам покажу: это – убийца, бежавший с Сахалина.
Он громко крикнул солдату:
– Приведи сюда Камалова!
Через несколько минут послышался лязг цепей, арестанты на палубе отстранились, и появилась высокая, худая фигура убийцы. Бросив на нас испытующий взгляд, он приподнял немного арестантскую шапку без козырька, стараясь как можно меньше обнажить голову – видно было, что бритая часть головы сильно стесняла его.
– Почему ты сослан? – спросил офицер.
– Убил купца Лапшина, – скороговоркой ответил убийца.
– Расскажи нам лучше, как ты удрал с Сахалина! – предложил ему следующий вопрос офицер.
– После убийства купца Лапшина, – хотя в действительности не я его убил, а мой племянник, – я был сослан на Сахалин в порт Дуэ, где занимался нагрузкой и разгрузкой на суда каменного угля. По субботам нас водили в баню. Уже смерклось, когда нас повели оттуда обратно в каземат. Мне сильно взгрустнулось в это время по родном селе, и так как за нами не особенно следили, то мне и удалось улизнуть. В продолжение вечера я бродил по берегу, достал себе несколько брусьев, из которых сколотил на скорую руку маленький плот; проплыв на нем верст 60, достиг берега, откуда и направился дальше на Благовещенск, Нерчинск и т.д. до родного села. От Сахалина до Благовещенска питался я кореньями, которые довольно вкусны. Недолго мне, однако, удалось пробыть в родном селе – всего два часа, так как родной брат немедленно донес об этом, и я попал обратно сюда, ваше благородие.
Кроме Камалова, мне удалось поговорить немного с хорошенькой румынкой, женой одного русского доктора, отравившею своего мужа; с крестьянкой, убившей своего мужа, и некоторыми другими. Всё засуетилось на барже в это время, так как привели новых арестантов, и я принужден был оставить баржу с намерением осмотреть ее лучше в Перми.
Нагрузка яблок в Василь-Сурске длилась очень долго. По причине урожайного года на яблоки, многие из купцов скупали их здесь для отправки в Пермь, Тюмень и Сибирь. Цены фунта яблок в Василь-Сурске 2-3 копейки, в Перми 7-8 копеек, а в Томске те же яблоки 15-20 копеек. Подобное быстрое повышение цен очень понятно, так как купцу удается привезти на место не более половины, – остальные портятся. Торгуют ими большей частью татары.
Дешевизна яблок, 80 копеек пуд, побудила некоторых пассажиров купить несколько пудов и для арестантов . На долю каждого досталось, вероятно, одно, много два яблока.
Вот прошли Козьмодемьянск, Чебоксары и приблизились к Кусниковскому перекату, который на расстоянии 20 верст ниже Мариинского посада мелок (воды 6 четвер., ход довольно трудный). Пассажиры, внимательно прислушиваясь, могут немедленно узнать близость переката, – пароход дает маленькие толчки, а вода покрывается рябью. На перекате находилось до 70 баржей и 14 буксирных пароходов. Странно, каким образом начальник дистанции дозволил ставить суда так близко к перекату, – они только мешали проходить другим судам. На этом перекате пароход терся и хватал мели три раза. Капитан убавил ход машины до самого тихого, а когда пароход хватал мели, он давал полный ход, и пароход как будто перескакивал эти небольшие возвышенности дна.
27 августа в 11 часов утра «Фабрикант» приблизился к Казани. Арестантская баржа, подошедшая к городу, отделилась от парохода и пристала к отдельной пристани. Все закопошилось, началась тотчас же пересадка арестантов. Сплошная толпа, образовавшаяся вокруг баржи, с любопытством следила за арестантами разных возрастов, стоявшими на барже и выглядывавшими из больших отверстий железной решетки. Татары заговорили с арестантами-татарами по-татарски, евреи – с евреями по-еврейски; одни подавали деньги, другие арбузы, третьи яблоки и т.д. Русские пассажиры очень мало принимали участия в русских арестантах, которые безучастно смотрели на окружающую их толпу. Баржа начала нагружаться арбузами, которые в Казани намного дешевле, чем в Нижнем, так как их везут из Саратова и Астрахани. Конвойные солдаты носили по два арбуза и складывали их на одну половину баржи. Казалось довольно странным с первого взгляда, что арестантов кормят арбузами, так как арбуз обходился, во всяком случае, не дешевле 12 копеек. На вопрос, для кого эти арбузы, мне ответили, что «это для его благородия, конвойного офицера». Ответ, однако, меня не удовлетворил, так как целая куча арбузов, около 500 штук, заняла почти половину палубы, так что пришлось вытеснить арестантов на другую половину. По расспросам оказалось, что конвойный офицер ведет торговлю между Нижним и Пермью, скупая на пристанях продукты для продажи их в Перми. Не думаю, чтобы было известно г. Курбатову, что конвойные офицеры превращаются по дороге в продавцов, а арестантское помещение в товарный склад, так как на пароходах Курбатова и Игнатовых строго настрого воспрещена служащим какая бы то ни была торговля.
Прекрасная погода и полная жизнию деятельность на пристанях Казани влекли каждого пассажира на берег. Я вышел и завернул в трактир, перед окнами которого расстилается Волга со множеством пароходов и барж. Едва только я успел съесть порцию ухи из свежих стерлядей, как первый сигнальный свисток об отчаливании парохода был подан: я поспешил, но оказалось, что пароход простоял еще битый час, пока отчалил от берега.
В Казани село несколько новых пассажиров, между которыми выделялись две девушки: одна из них модистка из Перми, другая – генеральская дочь. Насколько первая была апатична, несмотря на все свои прелести, настолько вторая отличалась живым темпераментом. Молодой юнкер, сильно ухаживавший за генеральской дочкой, проводил с ней все время. Несмотря на пустоту разговоров, которые вращались только на танцах и сплетнях, – разговор веден был с такой живостью и интересом, что все сидевшие в каюте следили за юной парочкой с особенным вниманием.
Веселое настроение духа сидевших в каюте увеличилось еще одним забавным случаем, который немедленно пронесся по пароходу, вызывая при этом несмолкаемые взрывы хохота. На «Фабриканте», равно как и на всех пароходах товар. Курбатова и Игнатовых, есть отдельная каюта для купаний с душем. Купец С., ехавший в Елабугу, по привычке к ежедневным омовениям пожелал воспользоваться купальней на пароходе для очищения как своего тела, так и совести после Макарьевской. Он получил разрешение от командира и влез в каюту, в которой и занял по причине своей тучности больше половины пространства. Неловким движением он задел во время купанья разложенное тут же на лавочке платье, которое упало в кадь со скипидаром, стоявшую под скамейкой. Видя свое безысходное положение, он надел сапоги, стоявшие в стороне от платья, накинул на шею полотенце, висевшее в купальне, отворил дверь каюты, выходящую на палубу, и стал звать о помощи. «Господин командир, – крикнул матрос, – пассажир хочет удавиться». Густая толпа палубных пассажиров с капитаном во главе окружила каюту, чтоб узнать причину появления купца из полуотворенных дверей каюты в адамовом костюме.
– Во что прикажите его одеть, Андрей Фокич? – спросил матрос. – Все вещи его в багаже.
– Дайте ему в таком случае матросское платье, – ответил капитан. Капитан парохода г. Орлов, человек дела и практики, служит уже 26 лет на Волге и на своем деле, как говорится, собаку съел, но не упускает случая поухаживать за пассажирками; желая посмешить их, он приказал достать для купца матросское платье. Купца, которому костюм этот подходил, по русской пословице, как корове седло, провели через палубу в каюту. Несмолкаемый хохот пассажиров, а главное язвительные остроты простого класса на палубе сильно раздражали его. С лицом, искаженным злобою, и глазами, опущенными долу, прошел он по палубе как будто сквозь строй в каюту, где и улегся на нару.
Вечером часов в 6 мы дошли до устья Камы, где она сливается сВолгой (одно из очень красивых мест в Волжском бассейне) и прошли Лаишев. 28-го числа начали приближаться к знаменитой даче Крыжановского, наделавшей много шуму в России, и соседней с нею даче кн. Ливена. Местность эта одна из лучших на берегах Камы. Вдали, в чаще леса, виднелся домик с зеленою крышей, в котором отдыхал, вероятно, после трудов праведных Крыжановский. Небольшая пристань на берегу с маленьким пароходиком привлекла внимание многих пассажиров. На пароходе ехал дядя владельца этой дачи, купившего ее у Крыжановского за 260000 руб., по 50 руб. десятина; Крыжановскому же обошлась десятина в 3 р. 20 к.
Двух или трех дней на пароходе вполне достаточно для того, чтобы познакомиться со всеми пассажирами. Меня особенно интересовал скопец Иванов из Тюмени, который кроме чая и соленых огурцов с хлебом ничего не ел, не входил вначале ни в какие разговоры и мрачно глядел из угла каюты своими безжизненными глазами на окружающую толпу. Удобный случай для разговоров представился, когда капитан спросил его прямо в присутствии некоторых пассажиров, к какой секте он принадлежит. «Я – резанный», – ответил он. Мы заговорили тогда с ним откровенно, и он рассказал всю свою биографию – где, каким образом и при каких обстоятельствах он был оскоплен на 12 году своей жизни, наказан в 1837 году 28 ударами розог и отправлен на поселение в Сибирь. В Омске он попал на казенную службу, дослужился до столоначальника, но тем не менее до сих пор не получил никакого чина. Теперь он возвращается из Петербурга, куда поехал только затем, чтобы поставить свечку над гробом в Бозе почившего Государя Императора Александра II. Средства выдал ему богатый купец из Тюмени, г. Давыдовский, которого он и сопровождал.
В разговоре о религии он рассказал, каким образом Ливанов, описывая раскол, врет, доказывая, что хлысты или скопцы желают возвесть на престол одного из своих, так как нелепость находится в самом корне, ибо от хлыстов не может быть потомства. Появление Иванова в публике, где находились женщины, вызывало всегда натянутость, так как неловко было говорить о нем, а между тем всякий знал о том, что он скопец. Насколько Иванов расстраивал веселое расположение духа прекрасного пола, настолько возвращалось оно с появлением толстого немца из Риги, учителя немецкого языка, получившего назначение в Омск. Он всю дорогу охал и стонал, жалуясь на неудобства путешествия и на лишения, которым человек подвергает себя, предпринимая путешествие. Он ел за троих и жаловался на отсутствие аппетита, спал по целым дням и был недоволен пароходными диванами, на которых нельзя было выспаться. Очнувшись, он всегда вспоминал о своей матери, остававшейся в Риге, которую извещал по телеграфу из каждого города о своем здоровье, так как поездка nach Sibirien (в Сибирь,нем.) очень страшила ее. С особенным наслаждением мечтал он о Перми – там он решил, наконец, отдохнуть, выспаться и с свежими силами двинуться в путь.
В 11 часов вечера мы прибыли в Гольяны. Пассажирам 1 и 2 классов приходилось сидеть в каютах, так как капитан не разрешил пассажирам выходить на мостик по причине дождя и темноты ночи, дабы не мешать лоцману управлять пароходом. Однако лишь только отчалили от Гольян, как зарево пожара осветило всю дорогу и выход пассажиров на мостик был разрешен; бесчисленное множество красных языков сливалось как будто с облаками; целая деревня, объятая пламенем, похожа была на бушующее огненное море, которое в некоторых местах сливалось с облаками, точно смерч.
31 августа, в 2 часа пополудни, мы достигли Перми. Все на пароходе засуетились, укладывая свой багаж и прощаясь друг с другом. Многие из пассажиров должны были уехать в тот же день в Екатеринбург в восемь часов вечера, в том числе и переселенцы. Им пришлось только перенести свои вещи на вокзал железной дороги, который находится тут же у пристани, шагах в 40. Я решился остаться двое суток в Перми, чтобы осмотреть город и пушечные заводы в Мотовилихе.
Город расположен на небольшой возвышенности и казался мне, когда я был еще на пароходе, довольно эффектным, но в действительности он далеко не оправдал этого представления. Сдав свои вещи в гостиницу, я поспешил на соседнюю пристань, куда причалила баржа, смотреть на высадку арестантов. Большая цепь вооруженных солдат окружала пристань, где высадка уже началась. Первыми вышли политические преступники: семеро взрослых (пять мужчин и две женщины) и трое детей. Нужно полагать, что они все из Москвы, так как лица их были знакомы, как будто я видал их на московских улицах или в Румянцевском музее. Одна из женщин – худая, желчная, в очках, другая – молодая, симпатичная особа в лайковых перчатках, с накинутым на плечи оренбургским платком из козьего пуха, вела одною рукой маленького мальчика, а в другой несла изящный зонтик. С гордой поступью и с улыбкой на устах вышли женщины на берег. Что это была не настоящая улыбка, а напущенная, можно было заключить из того, что лицевые мышцы часто вздрагивали. Толпа простого, серого народа за это время все больше и больше прибывала. Образовавшуюся группу из политических преступников конвойный офицер просил выждать у расположенных на берегу тюков, пока не выведут всех остальных арестантов. Я очень близко подошел к арестантам, став впереди цепи солдат, так что никто меня не заметил, и, вооруженный очками и хорошим биноклем, внимательно присматривался к арестантам; но в это время молодая, красивая женщина из политических ссыльных нагнулась к конвойному офицеру, спросив, вероятно, кто я такой, ибо меня тотчас же удалили. Я стал позади цепи, в толпе. Все время шла деятельная высадка арестантов, по окончании которой началась сортировка мужчин попарно, гуськом, а женщин с детьми усадили на поданных дрогах. Политическим ссыльным подали отдельные дроги, но они отказались сесть и потребовали карету, которой не оказалось после тщательных розысков в Перми. Вместо кареты отправленный за нею солдат привел две узеньких линейки, употребляемые повсеместно в сибирских городах, на которых сели женщины с детьми, мужчины же отказались и стали в строю вместе с арестантами впереди. Этот длинный поезд, окруженный солдатами и сопровождаемый массою зевак, тронулся с пристани по узкому подъему, ведущему в город.
Я уехал осматривать город. По внешнему виду он уже отличался от городов Европейской России: улицы в нем не мощены, грязи по колена; на всем унылый вид, наводящий какую-то щемящую грусть. Вместо мостовых проложены доски, по которым гуляют кое-где пермские жители. У вокзала, близ Курбатовской пристани, расположились переселенцы с своими котомками; какой-то околодочный пересчитал их, записал и выдал им билет на проезд в Екатеринбург с уступкой 50% против номинальной цены. Переселенцы остались очень довольны этой уступкой.
Осмотрев поверхностно город, я поспешил на полустанок Мотовилиху, в шестиверстном расстоянии от Перми, где находятся пермские пушечные заводы, славящиеся своим знаменитым паровым молотом. Поезд отходит вечером и снабжен вагонами IV класса. Это кажется, единственная русская ветвь, снабженная такими вагонами, которые ничем особенным не отличаются от вагонов III класса всех железных дорог. – В конторе завода мне выдали билет для осмотра и провожатого. Площадь завода обширна: чтоб ее обойти, нужно употребить, по крайней мере, три часа. Особое внимание обращают на себя три паровых молота, из коих самый интересный 50-тонный, наковальня которого заключает в себе 40000 пудов железа. Это самый большой молот в мире, и каждый удар его отчетливо слышен в Перми. Осмотрев все выдающиеся постройки и разного рода устройства, как печи Сименса и Мартенса, а также и генераторы, мне пришлось долго ждать обратного поезда в Пермь, и я предпочел отправиться пешком по чрезвычайно неудобной и топкой набережной.
На следующий день баржа «Тюмень», привезшая арестантов, была вычищена для приема новых арестантов в Нижний, так что мне удалось осмотреть ее досконально. По типу и величине она ничем не отличается от парохода, лишена только машины. Арестанты помещаются исключительно на баржах, буксируемых пароходами. Каждая баржа имеет 255 фут. длины и 26 ширины. Внутри баржи устроены 4 арестантские камеры, из коих первая имеет 52 ф. дл. и от 16 до 24 ф. шир., остальные же немного менее. Одна камера рассчитана на 202 челов., две на 200 и одна на 100 чел. Свет проникает в камеру сквозь шесть оконцев, из которых каждое имеет ¼ арш. в выш. и ½ арш. в шир. Воздух вводится в камеру посредством трубы, оканчивающейся расширенным и загнутым под прямым углом концом над крышей подпалубного пространства. Диаметр трубы – 1 фут. Площадь палубы под тентом равняется 2040 кв. ф. Для помещения конвойного офицера, доктора, фельдшера и конвойной команды устроены каюты в носовой части палубы. На каждой барже устроены особые каюты для лазаретов на 25 кроватей, с полным комплектом казенного белья, по три перемены на каждую кровать. Для каждой кровати заведены и содержатся в опрятности холщовые тюфяки и подушки, набитые сеном. Кроме того, в лазаретах находятся ванны для больных. После каждого рейса баржи окуриваются сернистою кислотой. Один доктор полагается на три баржи. Пища во время сплава на баржах приготовляется по раскладке и ежедневно состоит из двух блюд: а) на обед – капустные щи или картофельная похлебка с мясом по ½ ф. на человека и б) на ужин – кашица из крупы гречневой или ячменной, по 1/3 фунта на чел., с маслом, по 6 зол. на каждого, а кроме того два фунта печеного хлеба на каждого арестанта.
(Отрывок из путевых записок Ильи Семеновича Левитова "От Москвы до Томска", журнал "Руская мысль", 1883 г., кн. 7)
Упоминаемые суда: Фабрикант..